Глава 2.

Я привык просыпаться под шипение маргарина на сковородке и мерный шум микроволновки, венчающийся мелодичным звоном. Ничто так не бодрит, как аромат свежесваренного кофе и душистых тостов, когда открываешь глаза. И хотя Лена не однажды намекала, как полезно было бы мне вставать пораньше, делать пробежку или, в крайнем случае, зарядку до завтрака, я каждое утро валялся до легкого позвякивания посуды на кухне.
В этот день я проснулся в полной тишине. И, не услышав привычных звуков кухонной готовки, пребывал некоторое время в дремотном оцепенении, сообразив, что, видимо, ещё довольно рано и стоит поваляться всласть. Сон улетучился напрочь от воспоминаний вчерашнего дня – мы с Даней вдвоем пили пиво, вышли поболтать на воздух и... провал в памяти. Кажется, я упал, а перед этим… точно, перед этим звонила Лена!
И я окончательно проснулся, сел рывком. В комнате я был совершенно один. Раскрытый платяной шкаф, где висели вечерние туалеты моей девушки, показывал мне своё пустое нутро с сиротливыми пластиковыми вешалочками на крючках. Я никогда не видел зрелища более жалкого, чем пустой шкаф и косточки-вешалки, похожие своей покорной недвижностью на брошенных собачек.
И холод одиночества вдруг кольнул моё сердце.
- Ле-ена-а-а! – закричал я в испуге.
Прислушался. И не услышал ничего, кроме дробного стука пульса в висках.
- Ле-ена-а!
В доме было неожиданно холодно, я завернулся в одеяло и пошлёпал босыми ступнями по ледяному полу.
- Лена-а-а! Ты где?
В ванной её не оказалось. На кухне тоже. В гостиной её тоже не было. Я бродил по комнатам кругами и выкрикивал её имя в исступлении, словно смертельно раненный воин, зовущий санитаров. И только на третьем, наверное, круге, заметил прижатую магнитиком-кенгуру к холодильнику короткую записку на синей праздничной салфетке.
- Прощай, Алекс, - прочел я звенящим от волнения голосом, - я ухожу. Я не могу больше терпеть твои детские глупости. Я долго ждала, пока ты станешь мужчиной, и больше ждать не могу. Мне нужен настоящий мужчина. Не ищи меня. Хелена.
Строчки дрожали у меня перед глазами. За что? Как она могла так поступить со мной? И это после всего, что я для неё сделал!
И что такого было вчера? Что такого? Ни черта не помню. Ну, выпил я немного пива с другом, что такого? Ну, немного перебрал, раз возвращался в беспамятстве. И всё же это пустяк, глупость какая-то. Из-за такой мелочи бросить меня… бросить?
Господи! Лена меня бросила! Бросила! Моя Лена. Моя Ле-ночка-а-а…
Слезы заслонили от меня весь мир. Я стоял без сил, без чувств, едва дыша. Мелькнула мысль, что хорошо было бы сейчас повеситься, прямо перед холодильником, чтобы она узнала, как мне было больно, как я не смог пережить обиду, даже сойти с места - так глубоко ранили меня её слова. Или зарезаться и приколоть её записку к груди кинжалом, чтобы написали потом в газетах, что её слова поразили меня в самое сердце. Да, неплохая мысль. Красиво, наверное, буду выглядеть в новостях – хладный белый обнаженный молодой человек в красной, даже бархатно-красной такой луже с листком бумаги на груди. Камера делает наезд и на экране крупно – клякса крови на слове “люблю”…
Я стер слёзы и включил чайник. И понял, что остался не только без Лены, но и без свежесваренного кофе. Пришлось распечатать банку растворимого, который пахнет, конечно же, совсем не так, как натуральный. И на вкус кислит. Круассаны в микроволновке я перегрел, потому обжег губы и это меня совсем расстроило.
Неблагодарная. Может быть, я не делал зарядку по утрам, иногда позволял себе лишку пива за просмотром футбольного матча, но я ведь любил её! Так любил, что временами просыпался по ночам и смотрел на неё, спящую, и думал, как она хороша, как мила, моя Леночка, моя девочка. Я оплачивал её легкие капризы, аренду красного кабриолета, который ей так нравился, и эту квартиру, путь далеко от центра, и квартал не самый престижный, но только для неё, для того уютного гнёздышка, о котором она всегда мечтала.
Обида терзала моё сердце, пока я давился круассанами, и круассаны эти казались мне пресными, как бумага, и джем сливовый, мой любимый, отдавал горечью. Что за настоящий мужчина ей нужен? Что это за вездесущая химера под названием “настоящий мужчина”? Где он? Кто он? Хоть бы одним глазком посмотреть на этого негодяя, который разбил не одну семью, не одну девушку увёл от обычного, как я, парня.
Поглядел в своё отражение в стекле буфета. И чем я на него не похож? Мужественный взгляд. Стальной, непреклонный. Когда я хмурюсь, ко мне даже афроамериканцы обратиться боятся за мелочью в подземных переходах. Нос с горбинкой. Тоже ничего. Губы на месте. А губы у меня даже красивые. Так мама говорила.
Аккуратно вытер пальцы от крошек кухонным полотенцем и резко, как в былые времена, упал в упор лёжа. Кулаки вспыхнули болью, но я в быстром темпе всё же сделал целых пять отжиманий, вскочил стальной пружиной, цепляясь за стол. И молниеносно нанёс три быстрых удара воображаемому противнику – кросс, хук, апперкот.
- Пустяки, - проговорил своему отражению в стекле буфета, запыхавшись.
Как она могла? Я в шикарной форме. Кого ещё можно назвать настоящим мужчиной, если не меня?
Не сутулясь, гордой походкой атлета, прошел в душ, включил холодную воду. Из глубины зеркала на меня глядел мужественным взглядом немного испуганный, но вполне симпатичный молодой человек.
- Ты можешь, - я подмигнул ему ободряюще и бросился под ледяные струи.
Хлестким морозным ожогом меня выбросило из ванны, и пару секунд я белого света не взвидел из-за разбитого о кафель колена. Отдышавшись, поднялся. Отражение в зеркале побледнело, губы его посинели, как у мертвеца, и поощрить его стоило:
- Ты сделал это, мужик, - показал ему большой палец.
Палец дрожал неконтролируемо, и отражение следило за ним, не отрываясь. Поворот барашка водопроводного крана и ванная комната наполнилась паром. Разглядеть толком рану на коленке не удалось, тошнота подкатила к горлу – кровь сочилась из рассечённой кожи темной маслянистой каплей. Закусив губу, мужественно я обработал рану перекисью водорода из домашней аптечки, залепил пластырем, и в этот самый момент брякнул дверной звонок.
Она вернулась. Конечно же, вернулась! Она без меня не смогла выдержать и пары часов. Ещё бы… глупенькая моя…
Но так вот просто я её не прощу. Не прощу. Может быть, я даже не смогу её простить никогда. И она пройдет все круги ада, по которым провела меня. И только когда со слезами на глазах, стоя передо мной на коленях будет уверять, что я и есть тот самый, настоящий, самый-самый настоящий мужчина…
Накинув халат, вальяжной походкой прошел к выходу. Скрестив на груди руки, с кривой презрительной ухмылкой толкнул плечом дверь.
На пороге стояла наша домохозяйка, мадам мужицкой наружности:
- Доброе утро, мистер Мальцефф. У вас всё в порядке?
- Доброе утро, мадам Верховски, - вздохнул разочарованно. - У меня всё в порядке, да. Если можно так сказать. А что случилось?
- Я убирала на втором этаже и услышала страшный крик…
- Это я принимал холодный душ. Закаляюсь, знаете ли. Врачи рекомендуют.
- Но потом крик повторился. И гораздо сильнее прежнего…
- Я ушиб колено.
- Но ещё раз!
- Мне необходимо было обработать рану.
Взгляд мадам Верховски приобрёл странный блеск.
- А вы бы оставили рану гнить, да? – перешел я в наступление. – Чтобы развилась гангрена и у меня отняли ногу? Вот эту вот, мою, живую ногу?
- Нет, что вы...
- Вот и я не оставил, - отступил глубже в квартиру, давая понять, что тороплюсь. – Извините, мне нужно продолжить процедуры. Благодарю за вашу отзывчивость и всё такое. Простите, что доставил беспокойство и всё такое. Приятного дня.
- И вам приятного дня…
Она явно хотела что-то сказать, но я хлопнул дверью перед её носом:
- Вот и славно.
И тут же ощутил, что остался совершенно один. И это чувство было таким острым, что я бросился набирать телефон Лены, готовый умолять её сейчас же вернуться и обещать навсегда бросить пить пиво, смотреть футбол и видеться со своими друзьями.
Телефон её сначала отвечал занятостью, потом оказался вне зоны действия сети. Я позвонил Гинзбургу, чтобы пожаловаться ему на жизнь, и сообщить, что он виноват во всех моих бедах, однако и его телефон оказался недоступен – видимо, он уже ехал в метро на работу.
Совершенно несчастный и никому не нужный, проклиная себя за мягкотелость и глупость, я взялся собираться на работу. И только натягивая на шею шарф у выхода, коснувшись затылка охнул от боли. Ощупал голову и обнаружил продолговатую аккуратную шишку. И вспомнил  вдруг, как оказался вчера на земле. И что там было… Может тот самый бармен подговорил парочку приятелей отдубасить нас на заднем дворе, подобрался незаметно, и…
Пригляделся к себе в зеркало. Никаких синяков. Пощупал зубы, потыкал пальцами скулы, пошевелил челюстью – ничего подозрительного.
- Значит, меня не били, - проговорил вслух.
Уже хорошо. Сам упал? Неужто, я настолько вчера накачался пивом? Если я приполз домой в беспамятстве… боже мой! Что я мог наговорить моей Леночке! Конечно, я иногда обижался на неё, а Гинзбург, гад, бывает так убедителен, что даже хочется цитировать его слова.
Боже, что это? Пригляделся, оттянул воротник рубахи. В основании шеи виднелся аккуратный кружок – след укола. Неужели мы с Даней вчера напились настолько, что попробовали наркотики?