Глава 1. Грустный праздник.

Голос в трубке требователен и беспощаден:
- Вы включили в спецификацию не те фланцы. На встрече мы договаривались взять фланцы сто восемьдесят два "эс", они на двадцать пять копеек дешевле. А патрубки нам нужны на одну вторую дюйма. А эти дюймовые!
- Неужели? – использую тембр голоса, означающий “искреннее изумление”, закрываю страницу блога. – Сейчас я проверю, может быть опечатка…
Открываю файл спецификации. Действительно, черным по белому - ВА-183А и ПР-22\16. Лоханулся. Спешил вчера вечером и скопировал строчки из документации “Воронежэнергостали”. Придурок.
- Не знаю, - говорю с сомнением. – У меня всё верно. Проверьте, пожалуйста, ещё раз у себя.
- Да как – верно? Как это может быть верно? – пыхтит возмущением клиент. – Ваша! Спецификация! Пэ А! Сто восемьдесят три! А! И! Пэ Эр! Двадцадь два! Дробь! Шестнадцать!
- Секундочку, я проверю почту, - щелкаю мышкой, открываю ленту новостей.
В неведомом мне краю Мумбаи, террористы захватили заложников. В Сомали пираты пошаливают – лихие парни, даже на военные корабли наскакивают. Президент гуляет по Рио-де-Жанейро с перуанским Орденом Солнца на груди.
- М-м-м, вот оно что, - говорю с облегчением в голосе. – Иван Петрович – я виноват. Спецификацию составил верно, всё в соответствии с договоренностью, а вот отправил другую. Ошибочка вышла, приношу свои искренние извинения. Отправляю вам прямо сейчас правильный вариант.
- Как же? – с сарказмом бухтит трубка. – На титуле написано “Омсктяжмаш”, версия один ноль. То же, что и в спецификации.
Вот урод. Мало ему этих втулок – патрубков дюймовых. Нужно ещё меня придавить.
- Все верно, - растягиваю губы, как учили, чтобы клиент слышал, что с ним говорят с улыбкой. – Уже выслал. Получили?
- Нет пока, не пришло…
- Ну, это же Интернет. Дойдет. Я вам перезвоню минут через двадцать, ещё раз сверим, хорошо?
По выразительной тишине в трубке, чувствуется, что представителю отдела закупок “Омсктяжмаш” есть что сказать, однако пауза заканчивается неразборчивым бульканьем и внятным:
-   Хорошо.
Бросаю трубку на рычаг, поправляю маркировку патрубков и фланцев в спецификации и щелкаю мышкой “Отправить”.
Поднимаю голову над дисплеем. Восемь столов в узкой комнате. Восемь сосредоточенных лиц, глаза сведены к переносице, таращатся в мониторы. Трещат клавиатуры, гудит в коридорчике принтер, выплевывая шуршащие листы запачканной цифрами бумаги. За окном – беспросветная серость неба и угол жилого дома, его слепые окна, словно бельма, пусты и безжизненны.
Тоска.
Ещё один хмурый будничный день отдела продавцов. “План-закон, процент-хозяин” – незримо витает над головами. Жить можно только на проценты с продаж свыше запланированного, тогда появляется в кармане шуршание и на лицах тайные улыбки. Конец месяца. Улыбается только Вася Кудрин за угловым столом, у него прошел платеж на крупную партию втулок одной восьмой дюйма. Остальные, и я в том числе – едва вытягиваем план. Кризис из телевизора постепенно перебирается в умы людей, сокращая закупки, выстраивая очереди за долларами, множась слухами о грядущих сокращениях.
Выхожу в коридор. На маленькой кухоньке выжимаю из предсмертно хрипящей кофе-машины полстакана мутной бодрящей жижи. Пью мелкими глотками, смотрю в стену. Мысли бессвязно плавают в киселе мозга. То Президент вынырнет на песочке пляжа Капакабана - улыбается он точно так же, как в телевизоре, даже немного шире – на нём белые брюки и кашне великого комбинатора. А то появится Омсктяжмашский Иван Петрович. Он угрюм, на нем очки с резинкой вместо дужек, тычет корявым пальцем в спецификацию и шепчет: “А резьба-то, резьба… глубиной двести сорок, а нужно двести срок три…”
Что ж так тоскливо-то…
Как перед смертью…
И не хочется ничего. Даже этот вот бесплатный кофе.
На стене прилеплен скотчем стандартный листик с распечаткой скромненького букета полевых цветов и перечнем именинников месяца – креатив нашего отдела кадров. Сегодня двадцать седьмое и рядом с датой фамилия счастливца. Олег Печегин. Это – я.
Мне стукнуло сегодня ровно двадцать пять. И эта цифра убивает меня.
Впрочем, если рассудить логически – всё к этому шло. Если уж в прошлом году стукнуло двадцать четыре, в этом нужно прибавить единицу. Всегда так было. И будет. Неопределенное количество жизненных ошибок перерастет в цифру двадцать шесть. И двадцать семь, если не подавлюсь булочкой за обедом в последующий отчетный период.
Но скорость, с которой я дожил до этого юбилея, пугает. Казалось, совсем недавно ещё бродил я гулкими школьными коридорами и думал, что всё у меня впереди. Вот стукнет мне тринадцать – можно будет с девочками целоваться. В пятнадцать-то уж точно можно будет, даже, наверное, у меня будет своя девушка, я буду с ней гулять, цветы дарить и всякое такое там. Что было это “всякое такое там” я не знал, но казалось мне это очень интересным. В семнадцать поступлю в институт, а если не поступлю, то пойду в восемнадцать в армию, через преодоление трудностей стану крутым парнем. После армии уж обязательно поступлю в институт. А в двадцать пять, думалось мне, я буду совершенно взрослым дядькой, может и жена у меня будет, а может даже свои дети. И казалось мне, напуганному старшеклассниками и измученному математикой просто праздником дожить до двадцати пяти, когда все мои тревоги улетучатся сами собой и стану я состоятельным и взрослым. Нужно только потерпеть и дожить. И эта цифра “двадцать пять”, как пятью пять, представлялась мне значимой, рубежом моей жизни, к которому я достигну всего, чего захочу.
Жизнь, конечно, внесла небольшие поправки в мой план. Поначалу шло по графику и в тринадцать я действительно поцеловался первый раз. Больше из экспериментальных соображений, нужно признаться, чем из любви к однокласснице, толстенькой и не очень красивой. Она при этом тяжело дышала в меня ароматом конфет “Рачки” и постанывала, наверное, подражая кому-то из кино. А вот в пятнадцать своей девушки у меня не было. Меня это немного смущало, потому я отрастил длинный хвост, таскал изукрашенные черепами толстовки и корчил из себя адепта контркультуры. Ну, как будто мне на всё наплевать. В том числе и на девушек, конечно. Потому в их присутствии я ругался матом и говорил обо всём на свете, словно я это всё давным-давно выдумал, брутальный и несгибаемый. А когда девушки уходили очень огорчался и думал, что я – законченный урод, и счастья в моей жизни уж точно не будет.
В семнадцать я успешно поступил в институт, и к двадцати двум годам, как-то незаметно для себя оказался специалистом в области продаж с красным дипломом в руках. По цвету диплома можно понять, что оставался я одиноким. Конечно, я встречался время от времени с девушками и даже занимался чем положено заниматься с девушками в двадцать лет, но той самой, единственной девушки у меня не было.
Через неделю после выпускного, я устроился в отдел продаж трубного завода младшим менеджером. И жизнь моя с той поры поехала, понеслась, словно по рельсам паровозик аттракциона - круг за кругом, день за днем, год за годом по одному маршруту - на работу и с работы, да пару выходных выспаться.
И докатилась до двадцати пяти. Ту-ту! Слезай, приехали. Погляди, что привёз.
Жены нет. Детей нет. Не достиг. Не состоялся. Не спасал мир. Не защищал Родину. Продавал втулки и фланцы, умница какой. Да и взрослым я, кажется, так и не стал. Мои самые интересные выходные вечера проходят перед дисплеем с только что скачанной игрой. Игрой, где я спасаю мир. Или защищаю Родину.
Наверное, пройдёт ещё двадцать пять лет и я буду так же сидеть за компьютером, виртуальный герой неведомой войны. “Живи еще хоть четверть века - все будет так. Исхода нет”… И что-то там ещё про фонарь и аптеку, кажется…
Тоска…
Смял пластиковый стаканчик, бросил в урну, понаблюдал с минуту, как он там лежит, между другими стаканчиками. И рассудил, глядя на дисциплинированный стакан в урне, что я на своём месте. Втулки и патрубки тоже очень нужны человечеству. Я несу добро людям. Тому же Ивану Петровичу, например. Что бы он без меня делал, бедолага? Да на мне, если рассудить здраво, весь “Омсктяжмаш” держится. Не говоря уже о “Воронежэнергостали”!
А тоска не проходит что-то. Наверное, потому, что работать в день рождения нельзя. И эта мысль меня повеселила. Верно ведь. Двадцать пять лет без капремонта отпахал агрегат под названием Олег Печегин. Пора отдохнуть. Смазать шарниры свежим пивком и расслабиться. Заслужил!
На кухню, похахатывая вошли коллеги из департамента логистики: высокий красавец Гаврилов, здоровый, словно шкаф, а с ним Калашкин, коренастый и сутулый бывший борец. Пришлось посторониться, прижаться к стеночке, но Калашкин все равно задел меня плечом.
- Привет, - сказал я.
Он глянул как-то вскользь, и продолжил, видимо, что рассказывал раньше:
- Так вот, значит, захожу я сзади…
- Погоди, Калаш, - Гаврилов обратил внимание на листок с поздравлениями на стене. – Печегин, у тебя сегодня днюха, что ли?
- Ну, да, - улыбнулся я смущенно.
- И сколько тебе?
- Двадцать пять.
- Угу-у, - протянул он уважительно. - Двадцать пять! Большой уже совсем. Держи пять, - и протянул мне руку.
Я с благодарностью пожал его широкую ладонь и, тут она сомкнулась с жесткостью стального капкана. В одно мгновение мне показалось, что пальцы мои смялись в желе.
- Здоровья тебе, Печегин, - проговорил он, вглядываясь в меня с детским интересом, - здоровья и ещё раз здоровья.
И когда понял, что я ни кричать ни жаловаться не буду, отпустил мою руку. Ладонь моя побагровела и вздулась, но, к счастью, потеряла чувствительность, когда её подхватил своей клешнёй Калашкин, сжал, словно гидравлический пресс, дернул:
- И от меня. Прими. Мои. Поздравления.
- Спасибо, - прошипел я.
Калашкин разжал пальцы и повернулся к Гавриле:
- Так вот, я и говорю. Захожу я к ней сзади…
Мелкими шажками я пошел вдоль коридора. Рука потихоньку покалывала, кровь в ней начинала бежать по смятым сосудам, в пальцах потеплело.
Дверь в кабинет начальника была приоткрыта.  Он сидел в кресле, заложив руки за голову, и напряженно о чем-то размышлял, глядя прямо в меня, только не видел – мысли его, видимо, подпирали спадающие плетями вниз показатели нашего отдела на плакатах-графиках, закрепленных на стене. Я покачался на пятках, чтобы он меня заметил, и взгляд его приобрёл осмысленность:
- Тебе чего, Печегин?
- Николай Исаич, разрешите мне уйти сегодня пораньше, - я старался сделать голос проникновенным.
- А что такое?
- День рождения у меня сегодня.
- День рождения, - он потянулся с хрустом, зевнул, протер ладонью глаза, - это хорошо. Это даже очень хорошо. Проставляться когда будешь?
- С зарплаты, - пришлось пообещать.
- Ну, с зарплаты – значит с зарплаты. Иди, работай.
- Мне бы пораньше уйти сегодня, день рождения всё же, - мне показалось, что он не слышал моей просьбы.
- День рождения, Печегин – это не день смерти. А пока живой – надо работать. Иди, не отвлекай меня, - и вновь уставился в неведомое мне пространство, куда смотрят все успешные топ-менеджеры, когда изображают работу мысли перед подчиненными.