Глава 3. Чудесные последствия принятия пива.

Я оглянулся машинально, но тут же разозлился и взбурлил шагом воду, уходя в небытие, посчитал, что в такой ответственный момент меня ничто не должно отвлекать. Помереть спокойно не дадут...
- А-а-а! Помоги-те-е-е! Пожалуйста-а-а!
Был этот крик таким жалким, придушенным, что я остановился. В этот момент мне пришла в голову дурацкая мысль, какая приходит только к одиноким и пьяным: что если это кричит Она? Та Самая Девушка, спасти которую мне суждено судьбой и с которой я проживу в любви всю жизнь? Случается ведь такое. Конечно, главным образом в книгах и фильмах, но и в жизни, наверное, тоже. Иначе бы и в книгах не писали, правда? И что услышал я зов Той Самой Девушки перед самой смертью, показалось мне знаком свыше. Ответом небес на моё отчаяние. И обещанием счастливого будущего.
Оступаясь и оскальзываясь, я бросился к берегу.
- Помогите-е-е! Ну, кто-нибудь! Помогите же! - слышалось совсем близко.
Вломился в кусты, оцарапал больно лицо, вырвался сквозь цепкие ветви на аллею к своей лавочке с пустыми бутылками и сдувшимися шариками. Никого. Легкая пороша уже покрыла дорожку пушистым ковром, ни следа на ней не оказалось. Я закрыл глаза, вслушался. Шумели деревья, где-то далеко жужжали недовольными жуками автомобили, шелестела электричка и… ничего. Женщина молчала. При мысли, что я не успел, что с ней, скорее всего, уже случилось самое страшное, я затаил дыхание, дрожа, и тут услышал легкие, едва сдерживаемые всхлипы у входа в парк и побежал туда.
Совсем недалеку, у каменной щеки лавочки на корточках сидела девочка в розовом пуховичке и широком капюшоне с опушкой, и плакала. Она показалась мне совсем маленькой, когда приподнялась мне навстречу и проговорила, глядя мне в глаза с надеждой:
- Дядечка, помогите, дядечка...
Но голос её, низкий, почти женский уже, показался знакомым.
- Ты… кричала? – запыхался я.
- Ага, - закивала мелко, и капюшон её болтался смешно, несоразмерный с головой в белой с блестками шапочке.
- Чего, фуффф, - пытался я отдышаться, - орешь… а?
- Дядечка, - её лицо стало совсем несчастным, - там собака на воротах, я боюсь выйти, помогите, а?
И посмотрела щенячьи. Если бы я не чувствовал глубочайшее разочарование, что летел на помощь к ней, малолетней пигалице, а не к Той Самой Девушке, я бы, наверное, расхохотался. Но я разозлился не на шутку. И первое, что захотелось сделать – продолжить топиться. Не везёт. Ну, не везёт!
- Дядечка, помогите! Ну, пожалуйста, она такая здоровая, эта собачища, просто как медведь, я ужасно боюсь, - протянула девчушка и показала мне слёзки.
- Не реви, - пробурчал я машинально, - и не называй меня дядечкой, ясно? Тебе сколько лет?
- Двенадцать.
- А, двенадцать? – вздохнул тяжело, вспомнил себя в этом возрасте. - Ладно, называй дядечкой.
Меня внезапно охватила апатия. Наверное, этот день выжал из меня все эмоции, которые только смог. И силы, и желание думать и как-то интересоваться этим миром оставили меня одновременно. Мелькнула саркастическая мысль, что оказаться искусанным собакой в довершение своего дурацкого праздника – закономерный финал для неудачника вроде меня. Но и эта мысль сгинула.
- Ладно, - я вяло махнул ладонью. – Сейчас помогу.
И пошел к воротам.
- Она большая, дядечка, - проговорила мне в спину девчушка.
Я ещё раз махнул рукой. Не обернулся. Плевать. Изгрызёт меня, измочалит, как косточку злая собачища. Только представилось, как ахнет, прочитав об этом в газете жестокая Оксана, и будет плакать, а Валера, наверное, бросит её, бесчеловечную и будет носить мне цветы на могилу, строгий и поседевший. Остальных представить я не успел, аллея вдруг окончилась, и я вышел к воротам.
Животных у ворот не оказалось. Единственный целый фонарь в бронированном панцире плафона блекло освещал ряд мусорных контейнеров, в одном из них энергично возился низенький мужичок в коричневой шубе до пят. Я огляделся и окликнул его:
- Извините, вы тут собаки не видели?
Мужичок завозился ещё энергичнее и неожиданно начал громко чавкать, словно с голодухи вкушал нечто весьма аппетитное. Это меня немного смутило. Показалось мне, что с его шубой, явно не дешевой, искать еду на свалке довольно странно, а уж лопать из мусорника отбросы с подобным чавканьем и совсем неприлично. Потому, чтобы глянуть, что за странный это человек, я приблизился к контейнерам и спросил громче:
- Собаку, говорю, не видели тут?
Мужичок оставил в покое мусор и с быстротой молнии бросился на меня. Едва я разглядел его морду, покрытую густой шерстью, четыре маленьких, светящихся звериной яростью глаза, пасть с рядами острых зубов и кривые, козлиные рога, как уже бежал от него быстрее ветра вдоль улицы и кричал от ужаса. Мне казалось, весь мир побелел в этот момент, ночь превратилась в день. Слыша за спиной цокот когтей по асфальту, я влетел в длинную каменную арку. Впереди мерцали огни и слышались голоса, я рванул к ним, что было сил, и вдруг провалился в пыльный узкий лаз, скользнул, будто с горки и вылетел, головой вперед, как торпеда, в кучу тряпья.
- Апчхи! Ап… ап, - пылью забило глотку, вдохнуть хотелось отчаянно.
За мной послышался грохот и удивлённый рёв – рогатый мужичок, похоже, провалился в ту же дыру, а значит - приближался сейчас со скоростью пушечного ядра. Эта мысль придала мне ускорения. Вынырнув щучкой из барахла, я сиганул в открытую дверь и помчался узким, едва ли двоим прохожим разойтись, кривым проулком и скоро выскочил к мелкой, будто чужие задворки площади, где стояла черная, запряженная двойкой унылых лошадей карета. У кареты стоял такой же, как и лошади, унылый мужик с франтоватыми короткими усиками, с массивным ружьем на плече и узкой кривой саблей на боку.
- Стоп, кумпель! Гдже естешь?(Стой, приятель! Откуда идешь? (польск.)) – поднял он мне навстречу руку.
В проулке взревел рогатый – его приземление вышло, видать, не таким мягким, как моё. Потому объясняться с унылым усачом я и не подумал. Набрав скорость, рухнул на бок, проехался по слабому ледку под каретой и дунул дальше. Мужик крикнул мне вослед:
- Прежештань, бо штрелям! (Остановись, а то буду стрелять(польск.))
И тут же:
- Матка Бозка! То Демон! Демон!
Хлопнул выстрел, загремело что-то, и усач бросился за мной, да так резво, что почти обогнал, когда нам встретились ещё трое с ружьями.
- То Демон! – орал им усач. – Демон!
- Демон! – закричал и я, срывая горло. – Демон!
Стрелки оказались не робкого десятка, опустились на колено, защелкали курками, пропустили нас и грянули залпом.
- Пся Крев! – заорали слаженно.
Усач вспомнил о своей сабле, бросился к ним на помощь и завопил тот же “пся крев”. А мне удалось пробежать ещё пару улиц, прежде чем я окончательно выдохся и уперся ладонями в каменную кладку тупика, глотая воздух с натугой. В голове у меня тут и помутилось совсем. Хотелось домой, в мою пустую уютную квартиру. Хотелось понять, что такое происходит, но я мысленно махнул на это рукой – протрезвею и пойму. Какую гадость в пиво сейчас льют, а? Мужики с ружьями, рогатые медведи… или медвежьи козлы. Дурак я этакий. Надо же было так напиться, а? И куда я провалился?
Тут где-то сверху скрипнула ставня, и меня окатили помоями. Так просто, без всякого повода. С макушки до пят. Я пригладил волосы и принюхался – кажется, рыбный суп. И, кажется, несвежий. Впрочем, расстроился не то, чтобы очень. Закономерный финал ещё одного дня патологического неудачника.
Поправил галстук и побрел себе. Сыпал легкий снежок. Темные улицы были безлюдны, ни огонька. Я петлял проулками и снова вышел к черной карете. Унылые лошадки спали, опустив головы. Усача не было.
Я проковылял дальше и вышел, как собака, по наитию к тому дому, в который провалился. Снег прекратился, тучи разошлись, и серебристая луна осветила выбитую дверь с приколоченным веночком. Кто-то лежал поодаль, кажется, рыжий парень, вытянув руку с саблей, но я уже не расчувствовался. Запас страха вышел.
На стене напротив двери висела на стене безобразная старуха, точно такая, какой рисуют в сказках Бабу Ягу – вся из морщин, с провалившимся подбородком, с крючковатым в бородавках носищем. Я оглядел её без интереса. Прошелся по комнате. Окон нет. Дверь да очаг. Не в трубу же мы влетели.
И тут заметил, что старуха со стены следит за мной хитрым красным глазом. И обомлел. Она разглядывала меня долгое мгновение и вдруг вскинулась, будто сорваться со стены решила:
- Бе-бе-бе!
Я оступился и рухнул, как стоял, в тряпьё, и, кажется, опять угодил в тот же узкий лаз, полетел, зажмурившись, а вслед мне, как в колодце, дробилось эхом старушечье карканье:
- Испугался, бе-бе-бе, испу… гался… гался…гал…ся…