Глава 4. Так не бывает.

Очнулся в своей постели под писк будильника. Открыл глаза и сразу зажмурился – по голове будто молотом жахнули. Покряхтывая сел, упираясь руками в спинку кровати. Я всё ещё был одет, как вечером в парке, в костюме и куртке, при галстуке, но без обуви и носков, чему тихо порадовался. С волос, будто крупная перхоть, осыпалась рыбья чешуя. Постель и одежда оказалась в щедрой размазне сажных пятен и рыжей глины, которая пахла почему-то конским навозом. Голова гудела, словно колодец, в который накричали мальчишки-хулиганы и накрыли крышкой, оставив рваное эхо гулять внутри бесконечно. И во рту, отравляя дыхание, царствовал крепкий букет ароматов перебродившего пива и промокшей пепельницы.
Едва ступая, словно старая развалина, я пробрался в ванную и сразу же присосался к крану с холодной водой. Отдышался. Размял ладонями лицо и поглядел с опаской в зеркало. Оттуда на меня смотрел горящими влажными глазами опухший гражданин с взлохмаченной шевелюрой, украшенной рыбьими очистками, с черным сажным лбом, с багровой царапиной во всю щеку и спекшимися в сухие полоски губами цвета переспелой вишни.
- Вот чёрт, - проговорил он, и я услышал хриплый пропитой голос, как у соседа, дяди Вани, загулявшего как-то по случаю выхода на пенсию года три назад, да так из загула и не вышедшего.
Я пустил воду в ванную, скинул перепачканную одежду на пол и забрался под горячий душ. Подо мной сразу образовалось мутная жижа стекающей грязи. В голове стучалась, словно дятел в дерево одна только мысль  - что же они в пиво-то мешают? Объяснить себе, зачем я полез топиться, кроме как воздействием неизвестного психотропного препарата представлялось весьма сложным. А уж дальнейшее – совсем никак. Впрочем, и сил не было о чем-то связно думать.
Намыливаясь, я проклинал себя, проклинал наш старенький пивзавод, проклинал своих приятелей, из-за которых напился и свою жизнь несчастную проклинал. Бред полуночный помнился всё хуже, будто его смывало горячими струями душа, а я был этому несказанно рад. Хотелось всё скорее забыть, потому вспыхивавшие вдруг ярко в голове картинки ночного кошмара я, вздрагивая от испуга, сразу старался погасить. И вновь проклинал себя, и пивзавод, и по кругу всех.
Одевшись в чистое, я уверил себя, что все мои воспоминания есть реакция на неизвестную психотропную формулу алкогольной продукции и торжественно, подняв ладонь перед зеркалом, как президент на инаугурации, дал слово своему отражению больше никогда в жизни её не употреблять. А лучше – не пить совсем!
И эта мысль, своей крайней жертвенностью меня согрела. И немного успокоила.
С лёгким чувством досады, но уверенно глядя в трезвое, лишенное пива “Купеческое” и других алкогольных продуктов будущее, я вышел из дома и побрёл к своему офису. С каждым шагом вера в светлое будущее крепла. Теперь моя жизнь станет примером для подражания, я буду твердо идти, с гордо поднятой головой, займусь спортом, и никаким галлюцинациям не смутить…
- Дяденька! Дя-де-нька-а!
Эффект встречи с ночной галлюцинацией был ошеломляющим. Рубашка моя мгновенно промокла от пота. На лбу, на щеках выступили крупные капли, покатились солоно по губам.
- Дяденька-а!
Медленно, всем корпусом, словно деревянный, я обернулся на голос. По дорожке к остановке, в окружении разноцветных подружек бежала девочка в белой с блестками шапочке, розовой куртке с большим капюшоном в опушке и улыбалась мне словно доброму знакомому.
- Дяденька, спасибо! – помахала мне красной варежкой. – Спасибо, дяденька!
- Остаточное, - пробубнил я и потряс головой.
Когда через пять минут я вошел в свой офис, в коридоре мне встретился начальник. Он критически оглядел меня, проговорил брезгливо:
- Печегин, судя по твоему внешнему виду, оторвался ты на свой день рождения не на шутку.
- А что с моим внешним видом? – пролепетал я, ощупывая непослушными пальцами узел галстука.
- Ты в зеркало с утра глядел? Да на тебе лица нет!
Я посмотрел в своё отражение на стеклянной двери. Лицо было. Бледное пятно с мечущимися, лихорадочно сверкающими очами.
- Извиняюсь. Прошу прощения, то есть, - пробормотал я, пробираясь вдоль стеночки к своему кабинету, - это всё в первый и последний раз. Я больше никогда так не буду. Правда-правда, не буду.
Начальник неожиданно захохотал, подобрел и потрепал меня ладонью по плечу дружески:
- Да, брось ты. Я это уже лет двадцать себе говорю. Ступай и не греши. А будешь грешить – принимай аспиринчик по утрам.
И я пошел с убеждённостью не грешить.
 Опустился в своё кресло, включил компьютер, и день тронулся, покатился в горку, как обычно. Бубнили коллеги по телефонам, трещали клавиатурами, иногда выходили пить чай на кухню. Шуршал бумагой в коридоре принтер.
И эта обыденность меня скоро успокоила.
Переговоры с омским Иваном Петровичем о шаге резьбы и передача воронежцам дополнительных соглашений на следующий месяц незаметно выдавили из памяти странные воспоминания, как это обычно и случается с неприятными воспоминаниями. Происшедшее ночью виделось теперь сном, который рассказывают с неизменным финалом: “И тут я проснулся”. И мне казалось, что я тоже, наконец-то проснулся – таким привычным казался мне мой офис, такими милыми лица коллег, что я не понимал, как раньше мог думать о них дурно, или считал свою работу пустой и недостойной меня. Я даже тихо радовался, что этот ночной кошмар случился и показал мне действительное положение вещей в моей жизни. Впрочем, я понимал, что эта эйфория обыденности пройдет, и вызвана она, конечно, пережитыми неудобствами вечера. Как в детстве, поругавшись с родителями, возвращаешься домой с подбитым глазом и понимаешь, что эти люди, папа и мама – единственные, кто любит тебя и всегда примет с радостью. Хотя только полчаса назад выбежал,  грохнув дверью в сердцах с намерением никогда больше не возвращаться в дом, где тебя не понимают.
Потому на обед в столовку я пошел с теплым чувством признательности к окружающим. Есть я не особо хотел, однако отстоял смирно очередь, взял свекольный салатик, макароны по-флотски и компот из сухофруктов. И, заметив свободное место за столиком своего отдела, подошел к ним - мне почему-то очень хотелось с ними о чем-то по-хорошему поговорить, сказать доброе слово или просто вместе помолчать, однако навстречу мне встал Вася Кудрин:
- Печегин, ты не мостись – занято. Сейчас Катенька из рекламного подойти должна.
- Ладно, - кивнул я и не обиделся, конечно.
Огляделся. Из знакомых обедали только Гаврилов с Калашкиным, и я пошел к ним, улыбаясь – всё же они меня, по сути, единственные вчера поздравили с днем рождения:
- Не занято у вас?
- Чего тебе? – не понял Калашкин, посмотрел хмуро, будто я сказал что неприличное.
- Не занято? Можно присесть?
Они переглянулись.
- Тебе что – места мало? – поднял свои пшеничные брови Гаврилов. – Гляди сколько пустых столов вокруг.
Трудно было не согласиться, места действительно хватало, и я кивнул. Перешел к угловому столику и сел там в одиночестве. За окном по темному снегу ездили чадящие выхлопными трубами машины, сновали пешеходы. Аппетита не было, и я машинально ковырял вилкой салат, размышляя, как противны холодные макароны и как бы от них избавиться, не страдая угрызениями совести за потраченные сорок семь рублей.
- Извините, у вас не занято?- послышалось.
Так как голос был женский, я посчитал, что обращаются не ко мне и только когда услышал второй раз то же самое, поднял глаза. Передо мной с разносом в руках стояла незнакомая красивая девушка и вежливо улыбалась. Улыбалась мне!
В голове моей все мысли мгновенно улетели, будто сорванные ураганом. Рад был ответить, однако не вспомнил ни слова.
- Здесь можно присесть? – уголки её губ поползли вверх, её явно забавлял мой ступор.
Я кивнул. Смог. Потянул на себя свой разнос, освобождая место за столом, загремел суетливо тарелками, проскрипел по полу стулом, отодвигаясь зачем-то, хотя очень хотелось придвинуться. Красавица грациозно присела напротив, глянула коротко. Я молчал. Воздуха в моих легких не оказалось.
Девушка была ослепительно хороша. Темные вьющиеся волосы тяжелыми прядями ложились на её тонкие плечи, ясный открытый лоб, изящные, изогнутые саблями брови, а глаза… ах, что это были за глаза! Очерченные смело, чудного миндалевидного разреза, будто на картине, в пушистых длинных ресницах, темно-синие с зелёными искорками, они казались экзотически прекрасными, будто океан в лагуне  у безмятежного тропического островка… да, да, именно мысль о лагуне пришла мне в тот самый момент. И глядеть в эти два океана было сплошным удовольствием. Что-то трепыхнулось в моей груди, стаяло мягко, будто мёд в горячей плошке. И я, кажется, на долгое мгновение потерял сознание.
Девушка, конечно, видела тот ошеломляющий эффект, который произвела на меня её красота. И не только на меня. Как бы ни был глубок мой обморок, краем глаза я заметил, что и коллеги мои, и собравшиеся у кассы в очередь, да и только вошедшие в столовую – все они смотрят на нас. Вернее, на неё. Как смотрят замороченные бытом провинциалы на вошедшую в автобус кинозвезду – в легкой панике, близкой к истерике.
А красавица улыбнулась мне тепло, будто старому знакомому и проговорила просто:
- Я – Люба.
- А… лег. Олег, - поправился сразу. – Это – я. Олег. Меня зовут так.
Поправил стаканчик с салфетками на столике:
- А вы – Люба.
- Я здесь новенькая, - поглядела она доверчиво. – Первый день всего. Расскажешь мне, как у вас тут живётся?
“Так не бывает”, - очнулся кто-то внутри меня. Я тихонько щипнул себя под столом за колено так больно, что едва не вскочил. “Бывает”, - согласился этот кто-то.
- К-конечно, расскажу, - тут я вспомнил того опухшего типа, который смотрел на меня утром из зеркала и паника захлестнула меня на мгновение, но я собрался, как перед прыжком в воду, мужественно продолжил. – Я работаю в ОАО “Дело-труба”.
- Как называется? – её улыбка показала беленькие зубки и самые очаровательные ямочки на щеках, которые я когда-либо видел в жизни, да и во сне.
- Дело-труба. Название, конечно, не просто глупое. Оно – очаровательно глупое. Дурацкое по сути, - я чувствовал, что пьянею сильней, чем от принятого натощак “Купеческого”. – Однако, наш генеральный считает его запоминающимся. И с этим трудно не согласиться. Верно?
- Да уж, - Люба вдруг залилась таким чудесным смехом, что у меня в груди сердце встрепенулось от мысли, что она, эта красавица, на которую смотрит сейчас вся столовка, вероятно, кокетничает со мной.
- О, этот мощный старик, покою нам не дает, - я чувствовал уже воодушевление, как идущий в бой солдат, смешанное с головокружением от её искрящихся глаз, ямочек на щеках, горького аромата парфюма. – У нас на день основания “дела-трубы” проводятся “весёлые старты”. Так вот победителя прошлогоднего забега в мешках на юбилей фирмы, грузчика, наш старикан назначил своим заместителем на том основании, что настоящий мужик должен уметь удержаться на ногах в любых условиях.
Люба смеялась и глядела на меня так шало, что я поверил – она со мной кокетничает! Со мной!
И меня понесло:
- Несмотря на маразм любимого руководства, дела идут неплохо, и штаты наши пухнут, как на дрожжах. Начинали с трех комнат, а уже занимаем целых два этажа в этом бизнес-центре. Я – старший менеджер по работе с ключевыми клиентами, - соврал, не моргнув глазом. - А ты где работаешь?
- Я? На четвертом, - она едва заметно смутилась, так трогательно порозовели её щечки, что я был готов присвоить себе уже и должность вице-президента.
Но лишь скромно поинтересовался:
- В “Стиле” или в “Детских подарках”?
- В “Подарках”. Да, - и кивнула.
- Эх, - я поморщился с заговорщицким видом. - Не завидую. Ваша директорша - известная стерва. Как её только не называют тут, - кто директорствовал в “Детских подарках” было мне неведомо. – И ведьмой кличут, и Бабой Ягой, и Снежной Королевой…
Я глядел в синие искрящиеся глаза и врал напропалую. Придумывал всякие прозвища и коллегам и охранникам, слету рассказывал о них целые истории. Если истории эти были из фильмов и книг, то речь шла о недавно уволившихся или давно работавших в здании людях. Если же получалось не очень исказить реальные случаи, я называл имя героя. Но в основном я нагло врал. Потому что отчаянно боялся замолчать. Я знал, чувствовал, как только я замолчу – она уйдёт.
Так и случилось. Я замолк, набирая воздуха, и с вдруг ужасом понял, что рассказал всё, что знаю и что не знаю, что персонал нашего бизнес-центра не так уж и велик, как мне казалось, даже с двумя десятками только что выдуманных личностей. Лихорадочно принялся искать в памяти занятные случаи, и тут увидел, что пирожное её уже съедено и сок выпит, и что она тоже видит это и, кажется, хочет уйти. И меня замкнуло. Поглотило пустотой ощущения неказистого мальчика, подошедшего к королеве красоты – сколько бы ты не говорил и о чем бы ни говорил, обоим прекрасно известно, кто есть кто, и чем окончится разговор.
И только пробормотал:
- Вот так, в общем.
И скомкал в руках салфетку. Девушка кивнула вежливо и, показалось, снисходительно:
- Спасибо, Олег. Ты так здорово мне всех представил, что мне кажется я уже давно здесь работаю.
“Вежливая”, - подумалось мне и стало тоскливо.
- Не за что.
Она, как и ожидалось, посмотрела на часики на запястье:
- Ой, как незаметно время пролетело. Мне пора.
- Да, понимаю, конечно, - я глядел в тарелку макарон и ненавидел их всем сердцем, словно это они делали меня некрасивым и неинтересным.
- Здорово было поболтать с тобой, - она поднялась.
- Да, мне тоже, - кивнул я и покраснел зачем-то.
- Пора идти, - она сделала шаг назад.
- Понимаю, работа, - снова кивнул.
И она задержалась. Всего на какую-то миллионную долю секунды задержалась перед следующим шагом, и я понял, что она ждет моих слов, и это единственный мой шанс что-то сказать. Сердце от испуга бухнуло в ребра и, бледнея, я промямлил:
- Может, вечером сходим куда-нибудь.
И поднял на неё глаза.
- Давай, - ответила она просто.
Сердце бросилось тарахтеть, словно заяц лапками по пеньку.
- Я до шести работаю, - выдохнул.
- Я тоже.
- Тогда в шесть десять на выходе внизу?
- Давай, - улыбнулась она мягко, как старому знакомому и пошла между столиками к выходу.
Пьянея от ощущения небывалого счастья, я глядел ей вслед и видел, что она удивительно красива той самой красотой, в которой взгляд ищет и не может найти изъяна, и что фигурка её, её формы, её движения жгуче хороши.
А внутри меня кто-то продолжал бубнить: “Так не бывает. Не-ет, вре-ошь. Так не бывает”.