Калугин Егор.

Остаться человеком.

“Орбитальная группировка 6-го космического флота НАТО продолжает блокировать старты советских кораблей. Снабжение программы по освоению Марса приостановлено. Напоминаем, что на красной планете находятся восемьсот специалистов, ведущих строительство научного городка…”

Скрип, шипение динамиков. Иван повернулся на бок, ткнулся лбом в переборку модуля.

“…исследования истории планеты. Советское руководство прилагает все возможные усилия для разрешения ситуации дипломатическими методами…”

Треск помех. Осень на Марсе – пора пыльных бурь. Шорох осыпающегося по обшивке песка. В полусне можно принять его за снежные вздохи белой подмосковной вьюги. А треск приёмника за щелканье полешек в печи. И становится тихо и уютно.

“… температура в Москве плюс двенадцать градусов Цельсия, давление семьсот сорок шесть миллиметров ртутного столба.  Московское время – шесть часов пять минут. На волне “Маяка” концерт лёгкой музыки”.

Иван потянулся с улыбкой.

- Шесть часов, - повторил, зевая и ахнул. – Уже шесть!

Вскочил рывком.

- Аристарх Николаевич! – сунул ноги в войлочные тапки, прошлёпал легко палубой, толкнул дверь пассажирского отсека. – Проспали!

Постель профессора была аккуратно заправлена и выглядела нетронутой. Иван прислушался – только шорох песка и мурлыкание мелодии радио.

- Аристарх Николаевич!

Иван сунулся в гальюн, заглянул в генераторную, обошел модуль кругом. Профессор Невьянский исчез. За иллюминаторами – тот же густой туман пыльной бури, что и неделю подряд.

Озадаченный Иван вернулся в пассажирский отсек, осматриваясь. Остановился у закрепленной на планшете копии древних записей из подземного храма.

Привычно провёл ногтем по кальке, проговаривая неосознанно:

 - Два кольца – два человека – три планеты…

Нижний ряд знаков:

- Огонь - страх - планета - человек.

Под пиктограммой “огня” быстрым росчерком карандаша было подписано “война, непримиримые разногласия”. Под “страхом” значилось: “Террор? Оружие, угроза… Страх! Фобос!” Под “планетой” печатными буквами, обведено не единожды “Разрушение. Фаэтон?”. И бледное: “Гибель цивилизации”.

Под строчкой пиктограмм “страх – пустота – бог” профессор приписал нервно: “Бог удалился? Бог оставил?” Зачёркнуто густо и тут же ровным, почти чертёжным шрифтом: “Фобос оставлен богам”. И жирная точка.

-  Фобос оставлен богам, - повторил Иван странную фразу.

И почувствовал краешком натянутого нерва, как чувствует интуитивно всякий исследователь близость разгадки – где-то здесь она, в этой очевидной несочетаемости слов.

- Два разорванных кольца – человек – прочерк и две планеты.

Здесь однозначный комментарий профессора: “Противостояние закончилось трагически. Взрыв Фаэтона разрушил цивилизацию Марса. И люди ушли на Землю, видишь? То, что мы трактовали лишь как количественную характеристику, на самом деле показывает положение планет относительно друг друга в Солнечной системе. В первом случае их три. А после катастрофы осталось две и пояс астероидов”.

Ниже: «Надпись над входом! Там ключ! Нужно проверить!»

И приколотая скрепкой фотография арки со знаками: «Человек – портал - бог».

Кровь горячо окатила щеки. Иван бросился вниз, к шлюзовой. Марсохода на площадке не оказалось.

В сердцах ударил кулаком переборку. Шлюз зафиксировал последний проход – восемь часов восемнадцать минут назад. Невьянский исчез вскоре после ужина.

И это значит…

Толкнул дверь генераторной. Пересчитал баллоны с кислородом. Сжал дрожащие пальцы, выдохнул. Ещё раз пересчитал. Весь запас остался тут. У профессора осталось чуть больше двух часов на возвращение.

- Аристарх Николаевич! – сжал намертво тангенту радиостанции. – «Модуль» вызывает «Странника».  «Модуль» вызывает «Странника»!

Замер вслушиваясь чутко в марсианский эфир, полный переливчатых отзвуков, вскриков и щелканья электромагнитных разрядов, пугающий, словно фон невиданной войны.

- «База»! – выкрикнул отчаянно. - «Модуль» вызывает «Базу»!

Треск помех, завывание бури.

Опустил микрофон. Советоваться не с кем. База исследователей располагалась в трехстах километрах за Столовыми горами Кидонии. В бурю не докричишься.

Тревожная, хрупкая тишина заполнила модуль.

И в этой самой тишине Иван осознал - с профессором стряслась беда. Он бы вернулся. Конечно, вернулся бы ещё ночью – до гробницы марсоходу минут сорок по радиолучу, здесь буря ему не помеха. Техника, видимо, подвела, и остался Невьянский в храме без связи. А через пару часов останется и без воздуха. И ждать чуда нельзя.

Ветер стих до десяти метров в секунду – буря сдавалась. Температура за боротом минус восемь, однако после рассвета ожидалось градусов десять тепла. Не замерзнет, не маленький – в тяжелом снаряжении далеко не потопаешь. Два баллона с дыхательной смесью в рюкзак. Радиомаяк на грудь. Лёгкие пружинистые пескоступы на ноги.

В шлюзе проверил маску, продул клапана, выровнял давление. Заправил капюшон, подтянул ремни. И толкнул внешний люк.

Ветер сразу же навалился на него, будто взбесился, полируя пылью комбинезон, и, показалось Ивану, что тепло из-под одежды унеслось сразу же. Сделал шаг, второй, оглянулся – ах! Паника мгновенно захлестнула его. Ничего вокруг, только серая бездна пыльной пурги, уже и модуля не видно, куда идти? Сжался внутренне, ремни рюкзака подтянул, вцепился в них пальцами.

- Ничего, прорвёмся…

Пискнул в наушниках сигнал радиомаяка. Иван обрадовался ему, как голосу друга, протянул руку и нащупал обшивку модуля. И отлегла паника, отпустила.

Щелкнул тумблером и новый писк – теперь уже сигнал с раскопок поймал. Нагнул голову по-бычьи и пошел на него, стараясь ступать мелко и размеренно, чтобы ни в трещину, ни в разлом не попасть случайно – его, Ивана, если профессор не выберется, не хватятся до вечерней связи с Землёй. А буря бесновалась, трепала комбинезон, клапана рюкзака, и ничего вокруг не было слышно, кроме её злого завывания, скрипа пыли под ногами и редкого попискивания радиосигнала.

Сколько он шел так, в кромешной тьме, и сказать бы не смог. Но едва небо над головой посветлело, ветер сдался, рванул ещё пару раз и сник совсем. Воздух прояснился настолько, что виден стал пролетающий навстречу Фобос и его родимое пятно – кратер Стикни. Над далёкими горами занимался рассвет, окрашивая небо в розово-красный, а в самой яркой части, где ожидалось солнце, разливался по небу отталкивающий синюшный колер. Этот синий свет над горами бледнел с каждым шагом Ивана, и скоро над зубцами всплыл мелкий, с ноготок, белый диск.

И ровная, как стол, пустыня перед ним преобразилась. Вездесущая марсианская пыль порохом занесла трещины, складки, лунки мелких кратеров, выветренные в щебень гребни. Утыканная мелкими камешками, в разводах волн, будто морское дно, она засияла искорками инея, почти как родной подмосковный снег, и от этого идти стало легче. По красному небосводу поплыли неведомо откуда тонкие, будто паутинки, перистые облачка, сквозь них виднелись бледные утренние звёзды. Неподалёку от солнца взошла крупная зелёная звезда – далёкая и родная Земля.

- Нас утро встречает прохладой! – затянул Иван, улыбаясь. – Нас ветром встречает река!

И дальше шёл он ходко, минуя шустрые песчаные вихри, пробегающие будто спринтеры пустыню наперегонки и поглядывал на небо, радуясь, что погода переменилась и показала ему редкое осенью зрелище – тихий марсианский рассвет.

Но чем громче становился писк радиомаяка, тем меньше оставалось радости в нём и тем сильнее он тревожился – профессор должен был, как погода угомонится, сам, наверное, выйти навстречу. Кислорода у Невьянского уже минут на сорок, чего ждать? И сердце сжималось от мыслей о том, что могло помешать профессору…

Когда Иван различил впереди застывший перед храмом марсоход, то едва сдержался, чтобы не побежать. Ускорился, сглатывая рвущееся дыхание. Издалека ещё отметил, что видимых повреждений техника не понесла, ходовая в норме, и огонёк зелёный приборной панели отсвечивает сквозь плексиглас лобового триплекса. Но в машине профессора не было.

Невьянский лежал на боку в главном зале храма, прижимая к груди исписанный лист бумаги. На пластиковой кислородной маске застыл инеем его последний выдох. Иван бросился к баллону, крутнул барашек вентиля, щёлкнул ногтем поникший манометр и увидел зияющую угольную дыру на месте выпускного клапана.

И опустился на колени, обессиленный, глотая нахлынувшие вдруг слёзы, едва различая мелкий рваный почерк профессора:

«Иван!

Мы раскрыли главную тайну человечества – откуда мы пришли на Землю.

Мы пришли из войны.

Ночью я расшифровал последнюю запись над входом. Она гласит: “Здесь человек становится богом”.

Это не храм, как мы предполагали. Это – техническое помещение. Посадочный портал на Фобос - оставленный на орбите боевой корабль. Страшное оружие, разрушившее Фаэтон.

Я понял это ночью и не смог ждать утра – слишком уж фантастическим показались мне выводы.

Когда ты уснул я вернулся и прошел через портал. Это поразительно! Фобос полностью работоспособен и управлять им сможет даже ребёнок. Я стоял на капитанском мостике гигантского корабля. Я держал в ладонях рукоятки наведения. Я видел в панораму прицела нашу планету. Светящиеся в ночи города, голубые океаны, зелёные леса.

Там я осознал, что должен изменить мир. Немедленно послать предупреждение странам НАТО, отменить блокаду Марса, заставить разоружиться, подчинить нашей воле! Для демонстрации моей силы и решимости я был готов разнести в щепки Луну. Чтобы раз и навсегда решить…

Я был богом, Иван. Ощущение мира в руках. Они знали о чём говорили.

И они сбежали на Землю.

Потому что у бога нет возможности отступить. Это плата за могущество. Он должен покарать. Иначе он уже не бог. И веры ему нет.

Но мы, Иван, мы – люди. Мы должны отступать. Во имя жизни.

Эволюция человека длилась миллионы лет. Эволюции человечности всего полтора века.

Я - советский человек, я понимаю – насилием нельзя привести в светлое будущее.

Я принял решение увести Фобос за край Галактики, чтобы никогда и никто более не смог ни воспользоваться, ни угрожать этим страшным оружием.

Но я не сумел. Не смог отказаться от чувства бога, от мысли силой оружия заставить наших врагов измениться, повернуть историю. Тысячи планов, один фантастичнее другого строились в моей голове сами собой даже без моего участия, во славу коммунизма и процветания человечества. И все они сводились к угрозе разрушения.

И чем дольше я думал об этом, тем меньше во мне оставалось решимости унести это оружие как можно дальше от людей.

И я отступил. Я вернулся на Марс, чтобы передать сведения о Фобосе, но выйти из храма означало отказаться от силы бога, от возможности изменить человечество. И это было выше моих сил.

Я понял, что ещё немного и не смогу сопротивляться чувству бога. Я вернусь к оружию.

И я вырвал клапан дыхательной маски.

Прошло уже ужасно много времени, может быть, пять минут, я всё ещё жив. Не думал, что буду жить так долго. Вероятно, я умру только когда закончится дыхательная смесь в баллоне.

Хорошо, что я вырвал клапан – его нечем заменить. Потому что сейчас я больше всего на свете хочу почувствовать себя богом, глядя на мир в прицел.

Хорошо, что мне этого не сделать. И хорошо, что я успел это записать.

Иван! Я прошу тебя увести Фобос. Ты из нового поколения. Ты учился в советской школе, в советской стране вырос, где главное счастье – служение другим, служение человечеству.

Теперь вся надежда только на тебя. Решай.

Ты – человек будущего. Останься же человеком.

Мир в твоих руках».