Юбилей на троих.

Там, где встречаются столетья
Измяты времени края,
Багряна вновь листва Полесья
И оживают сыновья.
Даниил Гродненский.

В день, когда Тимофею Ивановичу исполнилось шесть, дед разбудил нас ни свет ни заря и приказал срочно одеваться.
- Пошевеливайтесь, засони, - стоял над душой, уже в плаще и шляпе. – Сколько ждать вас?
Мы возмущались, конечно.
- Ну, что это такое? У меня единственный выходной, - с раздражением натягивал я носки. – Завтра опять на кафедру…
- Ну, сто такое? Сто? Седня зе не в садик? – шепелявил Тимофей Иванович, сонно разглядывал колготки, вспоминая с какой стороны у них зад.
- Даже чаю не попьём? - стонал я, просовывая голову в узкий ворот старого свитера.
- В конце концов, у меня зе день роздения, - взбунтовался уже в дверях Тимофей Иванович. – И я хоцу пеценья…
Однако дед был непреклонен и выгнал нас из теплого жилья в сырость зыбкого предутрия. Я защелкал зубами от холода, Тимофей Иванович трясся бесшумно - на днях к нему приходила зубная фея и украла три молочных резца. Мелким аллюром протрусили к машине, а в салоне – стылые сиденья, запотевшие окна, баранка в инее. Бррр…
Тремор позволил мне попасть ключами в замок зажигания только с третьей попытки.
- Потерпи, Тимофей Иванович, скоро нагреется, - сунул я пальцы под ледяной выдох обогревателя.
Тимофей Иванович, нахохлившийся в своем автокресле, будто воробей, молча натянул капюшон на голову, всем своим видом показывая, что взрослым он зарекся верить. Однако дед наш был бодр и сосредоточен. Благоухая любимым своим “Шипром”, он щелкнул дверцей, приказал с металлическими нотками в голосе:
- Обнули счетчик.
Я послушно нажал кнопку, сбрасывая пробег:
- Куда едем?
- Выходи на трассу. Как на счетчике будет ровно сто – останавливайся.
Я хмыкнул:
- На какую трассу?
Дед пригладил ладонью седину, поглядел строго:
- Вань, не тяни. Опаздываем.
Этот взгляд мне известен с детства. Расспрашивать бесполезно.
- Ильинка подойдет? – включил я передачу.
Он только на часы глядел и покачал неодобрительно головой.
- Подойдет, - ответил я сам себе, отпуская сцепление.
Улицы пусты, ни огонька в окнах. Прозрачный, будто сигаретный дым, туман. Ночные сизые тени. Хмурый Тимофей Иванович дулся-дулся на нас и незаметно задремал. И меня клонило в сон.
- Куда едем-то, батя? – я в который раз зевнул.
- Нам сегодня сто лет, - проговорил он глухо, и поглядел с прищуром.
- М-м, - соображалось туго. – Кому – нам?
- Нам, мужикам, - он понял, видно, по моему тусклому взгляду, что намеками тут не обойдешься. – Мне, тебе и Тимофею Ивановичу. На троих. Сто лет.
Я провел в уме нехитрые расчеты и убедился – прав дед.
- Поздравляю, - кивнул ему и опять зевнул от души.
- Взаимно, - он скромно улыбнулся.
Помолчали. Двигатель хлебал бензин, урчал довольно. Шуршали колеса. Обогреватель смилостивился, потянуло теплом. Счетчик отмотал тридцать четвертый километр. Думалось о разном, и вдруг мысль – а ведь дед мне толком и не ответил, хитрюга.
- А едем-то куда? – повторил я.
- На встречу с будущим, - произнес он просто.
Я покачал согласно головой. Действительно. Что ж это я запамятовал! На встречу с будущим! И подмигнул деду:
- Само собой. А в географическом разрезе?
- На сотый километр. Я ведь говорил.
Сто лет на троих. Сто километров на троих. Я умею улавливать намеки.
- А потом?
- Потом мы должны найти туман и уйди в него на сто шагов каждый.
Я снова, уже не стесняясь, даже немного нарочито, зевнул. Логическая цепочка окончена. Сто шагов в туман в день столетия.
- А потом что?
- Ждать будем, - торжественно произнес он.
- Чего?
- Будущего.
Рассвет едва взялся за свое дело, над черными зубцами деревьев разгоралась бирюзой заря, звезды истончились в искорки. Сизый туман, будто снег на обочинах. Как же там, наверное, холодно-о…
- Ты это в поэтическом, так сказать, разрезе? – переспросил я с надеждой.
- В самом натуральном.
Помолчали ещё. Я ждал пояснений, но дед словно воды в рот набрал. Раздражение ранним подъёмом заставило меня таки съязвить на сорок девятом километре пути:
- Ты это в календарике вычитал, ага?
Дед на пенсии выискивал в отрывном календаре всякие полезности, и это его занятие было любимой мишенью наших домашних шуточек. Я думал – посмеется. Однако он поглядел на меня с укоризной, пришлось оправдываться:
- Ну, батя, посуди сам, что я должен подумать, если ты молчишь?
Он вздохнул:
- Дед твой так говорил.
- Про сто лет на троих?
- Да.
- И про сто шагов в туман?
- Да.
Я почесал затылок:
- И ты в это веришь?
- Конечно, - он поглядел ясным взглядом. – Он ведь мой отец.
Мне стало стыдно. Отцам нужно верить. Кому же ещё верить-то…
В молчании проехали ещё километров тридцать.
- И что там делать надо в тумане? – не выдержал я.
- Ждать.
- Чего ждать-то? Будущего?
Дед вновь вздохнул, проговорил без выражения:
- Кто-то придет. Этот кто-то и будет будущим.
- А если никто не придет?
Дед промолчал.
- А долго стоять-то? – я не унимался. – Ну, если никто не придет?
- Пока туман не стает.
- Получается, будущее приходит из тумана? Так сказать - будущее туманно? – скаламбурил я по своей привычке жонглировать словами.
- Будущее приходит из другого века, - произнес дед монотонно, как учитель на уроке. – А туман размывает грани веков.
Опять хотелось ляпнуть про календарик, но я сдержался. Ну, может поверье такое в роду, дед хранил его до поры, а я - ерничать. Не годится. Пусть будет, как ему надо. Потерпим.
- Мы с тобой ходили в туман уже, - неожиданно добавил дед. – Тебе было девять, век больно короток. И ты всё забыл.
Я порылся в памяти – туман, столетие, сто шагов… Ничего. Мы много ездили с дедом и отцом на рыбалку, охоту, да и просто по интересным местам. Видать, стерлось это юбилейное стояние в тумане. Как дед сказал – век короток был. Век короток – не хватило ума, так понимать?
- Получается, столетие – не просто цифра. Сакральная цифра для времени, - включился во мне научный работник. – Вообще в древнерусской литературе ссылок на это предостаточно. Вековой дуб – архидерево, корни его до центра земли. Вековой ворон в сказках всегда вещает. Старики столетние всё ведают. А бабки-вековухи едва ли не святые. Получается, вековые – значит вечные, проходящие корнями сквозь время. Вот откуда это знание!
- Стоп! – скомандовал дед.
Я ударил по тормозам. Ровно сто километров. Последний нолик на счетчике едва не ушел в единичку, застыл половинкой бублика.
- Назад? – глянул я с опаской на деда.
- Выходим, - бросил он и щелкнул дверцей.
Я скатился на обочину, включил аварийку и растолкал Тимофея Ивановича. К моему удивлению, он недовольства не высказал, выбрался из машины с покорностью обреченного на казнь.
Туман лежал у наших ног, заливая весь мир. Кое-где из него поднимались темные одинокие деревья, похожие на задремавших путников, и внутри у меня что-то дрогнуло, поверилось вдруг – там кто-то есть, он ждёт, незримый, и так же дрожит от ожидания встречи в неведомой точке, где нет ни пространства ни времени, где сходятся грани веков. И мы, три поколения на пустынной дороге как столетие, как эпоха, единый род человеческий, корень вселенского древа жизни.
В странном волнении я присел, поправил Тимофею Ивановичу капюшон, перевязал слабый шнурок:
- Тим, мы сейчас пройдемся немного. Нужно будет считать до ста шагов, не забыл как?
Он помотал головой.
- Молодец. Как пройдешь ровно сто – остановишься, а мы дальше с дедом пойдем. Но будем неподалеку. Кричи если что, ага?
Он кивнул.
- Вот и хорошо. Если к тебе кто-то придет, ну, незнакомый, ты не бойся, ладно?
Он опять кивнул, а в глазах загорелся интерес. “Не пропадет”, - подумал я и поднялся. Взял ладонь Тимофея Ивановича в свою:
- Мы готовы.
- Вперед, - произнес дед и первым шагнул навстречу будущему.
Обочина круто пошла вниз и скоро туман скрыл Тимофея Ивановича с головой, мы с дедом брели, погрузившись по грудь, словно в реку. Брюки сразу промокли росой, ноги спутывали густые травы, но мы не сдавались и считали на три голоса, каждый своё:
- Двадцать два… тридцать три… сорок четыре…
Тимофей Иванович скоро выкрикнул:
- Сто! – и выдернул свою ладонь из моей.
Я же считал:
- Шестьдесят семь… шестьдесят восемь…
Где-то в стороне слышалось дедово:
- Семьдесят три… семьдесят четыре…
На восемьдесят шестом я едва не упал, споткнувшись о тугие корни кустов, но шаг выдержал, прошел положенные четырнадцать и замер. Туман поднялся и окутал меня так плотно, что я не видел ни моргания аварийки моего автомобиля, ни близких деревьев, ни даже неба. Ноги погрузились по щиколотки в холодную воду, и я мгновенно продрог. А едва продрог, сразу принялся жалеть о том, что так легко поддался на затею деда. Лежал бы сейчас в теплой постели, седьмой сон видел. А потом – чай горячий, блины, коньячок. День рождения всё же. Тройной, можно сказать…
- Тим! – крикнул я. – Тимоша!
- А-а? – донеслось тихое, будто комариный писк.
- В порядке?
- Да-а.
Время шло. Я мерз и тихо матерился, представляя, что завтра уж точно на больничный. Утро разгоралось светом над моей головой, туман истончался и скоро уже я различил недалекое дерево, и куст в двух шагах. И показалось очевидным, что затея деда прошла зазря. И жаль его стало отчего-то.
Тут послышался легкий шум, будто кто-то осторожно пробирался сквозь траву прямо передо мной и на мгновение мне стало страшно – зверь, наверное, какой по своим делам идет, косуля или кабанчик. Я переступил ногами на месте, чавкая водой, и шуршание затихло. Представил, как зверь принюхивается сейчас, пытаясь понять, кто там впереди пыхтит и чавкает, и стало смешно, позвал тихо:
- Ну, иди, иди сюда, не бойся…
Деликатное шуршание возобновилось, кто-то двигался прямо ко мне. Туман сгустился там, потемнел, я внимательно приглядывался к этому сгустку, соображая, не пора ли дать стрекача, как вдруг ко мне вышел ребенок лет двух на вид. С белыми растрепанными волосами, в светлой рубахе до пят, он глядел на меня карими круглыми глазенками, приоткрыв рот.
- Привет, малыш, - я присел. – Потерялся, да?
Он не ответил, только глаза его живо блестели, и я решил, что карапуз попросту испугался незнакомого дядю.
- Не бойся, что ты. Тебя как звать-величать?
Сообразил тут, что в два года дети и не говорят толком. Но малыш вдруг поджал губки и сказал вполне внятно тонким мягким голоском:
- Меня никак не зовут ещё.
- Совсем? – удивился я.
- Совсем.
До меня, наконец, дошло, что любому малышу, даже если он и совсем без имени, негоже бродить в одной рубашонке поздней осенью за городом:
- Где твои папа и мама? Ты заблудился, да?
- Нет, - он замотал головой, отчего его вихры колыхались смешно.
- Ты же замерз, - догадался я. - Иди на ручки ко мне
Потянулся к малышу, и ладонь моя прошла сквозь него, как сквозь дым. Я покачнулся и сел от неожиданности в воду.
- Так, - только и получилось произнести. – Так…
Тут только я заметил, что лицо малыша неестественно белое и как бы светился изнутри, и сам он будто невесом, не опирается о землю, трава под ним несмята. Пришлось протереть глаза. И прокашляться.
- Тебя, говоришь, никак не зовут? – как-то смог я протолкнуть сквозь гортань.
Малыш покачал головой.
- А папа и мама у тебя, наверное, есть?
- Нет, - проговорил он и глазки его, показалось мне, налились влагой. – Я к вам хотел.
- К-к нам? - переспросил я. – Ага?
Он закивал, соединил перед грудью ладошки:
- К вам. Очень хотел. А вы решили не брать меня из-за кредита.
В голове моей случился маленький смерч, из которого вдруг с ясной отчетливостью всплыл недавний наш разговор с женой о втором ребенке и тридцатилетнем кредите на квартиру. Мы решили, что двоих растить будет тяжело, нужда заест. И отказались от ребенка.
- Ах, ты, - вырвалось у меня.
- Возьмите меня, - проговорил малышок, и губки его изогнулись так, что казалось, он вот-вот заплачет. – Пожалуйст-а.
- Конечно, сынок, - я протянул машинально ладонь и коснулся его теплой головы, погладил льняные волосы. – Конечно, возьмем.
Он улыбнулся робко:
- Я буду хорошим.
- Как же, будешь, - в голове моей вертелись обрывки мыслей, как белье в стиральной машине, ни одну я не смог ухватить. – Главное, чтобы просто был. А там разберемся.
Малыш просиял и вдруг перестал быть туманом. Схватил мою руку тонкими пальчиками:
- Пап, я видел там Тимошу. Можно я с ним поиграю немного?
- Конечно, конечно. Играйте, братья.
И он мгновенно исчез, только трава зашуршала. Я сидел ещё долго, пока, наконец, не оцепенел от холода и не сообразил, что я, в общем-то, на этом свете. Покряхтывая, поднялся, вытер мокрые руки о штаны.
Туман стаял. Зелёными травами навстречу поднимающемуся солнцу уходил мужчина в кепке и легкой рубашке с коротким рукавом. За руку он вел малыша в рубашонке до пят.
Дед приблизился неслышно и встал рядом.
- Этот мужчина, - я приглядывался к уходящим, подняв руку козырьком. – Это же…
- Верно, - отозвался дед. – Это мой отец.
И улыбнулся вдруг:
- Он сказал - три года мне осталось. И что ещё одного внука дождаться повезёт.
Я обнял его широко, как в детстве, обхватил руками, как не делал, наверное, лет тридцать. Прижался виском к виску:
- Увидишь, пап. Конечно, увидишь…
Сминая высокую траву, к нам бежал Тимофей Иванович, третий юбиляр и вопил во весь голос:
- Папа, деда! Я мальсика видел! Я с ним играл! Он мой братик!